А порядок был простой, но строгий, заключающийся в крылатой фразе: «Свобода одного человека, заканчивается там, где начинается свобода другого». В посёлке все уважали друг друга, соблюдали чистоту, нормы приличия, словом всё то, что позволяло жить мирно на ограниченном пространстве. Однако и снобами поселенцы не были: умели весело отдохнуть, погулять, попраздновать; держали мелкую домашнюю живность. Дядя Миша с компаньонами создали рай для отшельников, пенсионеров и любителей здорового, близкого к натуральному, образу жизни.
Свернув с аллеи на улицу, которая так и называлась — «Второй квартал», я скоро оказался у заветного коттеджа, утопающего в зелени вишнёвых и персиковых деревьев. Во дворе меня уже встречали родители.
Наскоро разгрузившись и приняв душ, я спустился к ужину, который был хоть и поздним, но праздничным, по случаю моего внезапного приезда. Я практически ничего не ел днём, поэтому с осторожностью отнёсся к гастрономическому разнообразию. Хотя не попробовать всего понемногу я просто не мог. Сидели, разговаривали, делились новостями и мнениями о них. Мама подтвердила мою догадку о том, что после известных событий в Питере, в посёлок съехалось много народа: в основном дети, внуки и близкие родственники жителей. Съехались как-то сами по себе, словно повинуясь единому инстинкту. Похоже, удалённое от мира и относительно защищённое местечко, вселяло в людей покой и уверенность.
Обсудили с отцом планы на завтрашний день, и он отправился спать. Я решил помочь ему переодеться и подготовиться ко сну, а когда вернулся в гостиную, мама уже убрала со стола, загрузила посудомоечную машину и заварила чай. За этими посиделками она попыталась выведать ещё какие-либо подробности о моей работе, и стало понятно, что моя, на первый взгляд вполне крепкая, легенда трещит по швам под натиском материнского чутья. Но было поздно, глаза слипались по-настоящему, и скоро мы разошлись.
Я всегда думал, основываясь на фольклоре, что петухи начинаю петь под утро, в крайнем случае, часов с трёх ночи. Но это оказалось не так. Они начинают голосить стабильно с часу ночи, по крайней мере, летом. Таким образом, известное выражение «встать с первыми петухами» потеряло для меня всякий смысл.
Когда наработаешься на свежем воздухе, вечером вкусно поужинаешь, то никакие петухи до утра не разбудят. Но бывают ночи, когда лежишь, думаешь о чём-то, какая-то тревога на душе, не спится, что-то слышится и мерещится во тьме. И вдруг первый петух заорёт. И сразу наваждение отступает, и спится уже лучше.
Но сейчас уже и петушиный крик прокатился по посёлку, и сверчки очень душевно стрекочут, а сна всё нет. Моё лучшее средство для подобных случаев — портативный плеер с аудио-книгами и любимой музыкой — остался у Вики. И тогда ничего не оставалось, как прибегнуть к старому способу засыпания.
Помнится, в студенческие годы, когда даже персональные компьютеры с трудом воспроизводили сжатые музыкальные файлы, а плееры были в основном кассетные, я засыпал либо под радио, либо под «выдумки». Так я это называл. Если не спалось, а в голову лезли лишние мысли, я просто включал воображение и начинал сам себе сочинять истории на ночь. Так и засыпал. Был и приятный побочный эффект — невероятные по масштабу и красочности фантастические сны. Возможно, тогда во мне погиб молодой талантливый писатель.
Этой бессонной ночью решил применить забытую методику. Придумал персонажа, место и настроение, а затем история начала развиваться, обрастая подробностями мира, событиями и другими героями. Ветер за окном шумел в соснах, вдалеке лениво перебрёхивались собаки. Так, спустя какое-то время, я мягко и безмятежно уснул.
Долина, представшая когда-то в виде живого доисторического ландшафта, превратилась в сухую безжизненную равнину. На заднем плане, за горной грядой, полыхают исполинские пожары, протягивая языки кроваво-красного пламени и чёрного дыма прямо к свинцовым тучам. Остатки растительности высохли и поблекли. Кое-где, в лужах грязи, бывшими некогда озёрами и реками, шевелятся крупные рыбы, жадно глотая воздух. Крокодил пытается спрятаться в одном из таких мёртвых водоёмов, закапываясь в ил. Человек превратился в скульптуру — некое подобие античной статуи, без рук и головы, изрядно обветшалую и потрескавшуюся. Как немое напоминание о былой силе и великолепии. От крупного примата остался труп с фиолетовой ссохшейся кожей, покрытой клочками шерсти, под которой копошатся белые и жёлтые черви. Мне не хочется на это смотреть, но я невольно приближаюсь к раздувшимся останкам животного. Кожа натянута как на барабане: малейшее касание и чрево лопнет, выплёскивая наружу продукты гниения плоти. Сильный, резкий и жаркий поток ветра бросает песок и острые осколки камней, труп обезьяны взрывается.
Я открыл глаза, часы показывали начало пятого. А в пять мы с отцом условились выйти к пруду. От неприятного сна осталась липкая испарина на теле да комок слюны во рту, который крайне не хотелось сглатывать. Я не поленился, встал, снял москитную сетку с окна и сплюнул вниз. Затем жадно выпил целый стакан заготовленной с вечера воды и отправился в душ.
Через час, почти по плану, мы выдвинулись на рыбалку. Я катил коляску, а папа держал чехол с удочками и снастями. Перед выходом мне пришлось накопать червей для наживки, и когда я ковырялся в компосте, выбирая из него обитателей, в голове снова промелькнули обрывки странного сновидения, уже третьего в череде подобных. Конечно, и раньше меня посещали навязчивые сны, но теперешний сюжет был запоминающимся до мельчайших подробностей и чётко развивающийся последовательно.
Сначала — доисторический ландшафт, пусть странный и нетипичный, но вполне живой и оптимистичный. И персонажи, пусть ещё более странные в своём составе, но словно отражающие торжество природы, её радость от созерцания своих чад. Затем катастрофа — огненный вихрь медленно, но уверенно поглощающий всё живое. И печальный и сочувствующий взгляд всех трёх существ. И вот, наконец, сегодняшний эпизод: тлен, мёртвые пустоши, виды далёких пожаров. От человека осталось только воспоминание в виде потрескавшейся статуи, обезьяна мертва, а крокодил пытается спастись, закапываясь в жидкую грязь. К чему всё это? Неужели подсознательные отголоски интерпретации новых знаний? Подумаю об этом в самолёте.
Солнце окрасило небосвод в розовое, и лишь только начало пускать первые лучики, а выпавшая на луга роса принялась блестеть и переливаться на развешанных в траве паутинах и на её стеблях. Свет свободно проникал через эти редкие и невероятно красивые бриллианты из капель чистейшей воды. В то время как над озером ещё клубилась плотная дымка тумана.
Шёл второй день ожидания визы, разрешение на вылет могло поступить в любой момент. Однако я выставил глубину, насадил червя и закинул удочку. Не успели мы устроиться поудобнее в ожидании клёва, как отец вытащил из воды средних размеров краснопёрку. Похоже, то была награда за, наконец, свершившиеся планы по совместной рыбалке. Я держал в руках прекрасную рыбу — нашу с отцом любимую — тёмная спинка, золотистый живот и красные, как огоньки, плавники. Улов отправился в садок, а вслед за ним последовали ещё пару десятков разношёрстных рыб: от крупных карпов, до заглатывающих крючок целиком, бешеных окуней. Окуней мы не очень любили, так как каждый раз приходилось извлекать из них крючки пинцетом и с большой осторожностью, в то время, пока остальная рыба дёргала поплавки как заведённая, словно просясь к нам в руки.
Солнце не успело толком подняться над горизонтом, как скоро скрылось за плотной пеленой свинцовых туч. Картина открылась живописнейшая, но гроза приближалась: подул прохладный ветерок, запахло влагой, клёв прекратился.
Нам с лихвой хватило и часа, проведённого у пруда. Я достал садок из воды и сфотографировал его содержимое на телефон, для отчёта. Затем мы с отцом запечатлелись вместе с уловом. И ещё я сделал несколько красивых снимков окрестностей, но начавший накрапывать дождь заставил нас спешно отпускать рыбу и червей обратно в их родные стихии, сматывать удочки и ретироваться домой.